Неточные совпадения
— Я не знаю этого, — сухо ответила Дуня, — я слышала только какую-то очень странную историю, что этот Филипп был какой-то ипохондрик, какой-то домашний философ,
люди говорили, «зачитался», и что удавился он более от насмешек, а не от побой господина Свидригайлова. А он при мне хорошо обходился с
людьми, и
люди его даже любили, хотя и действительно тоже
винили его в смерти Филиппа.
— Нет, я, я более всех виновата! — говорила Дунечка, обнимая и целуя мать, — я польстилась на его деньги, но, клянусь, брат, я и не воображала, чтоб это был такой недостойный
человек! Если б я разглядела его раньше, я бы ни на что не польстилась! Не
вини меня, брат!
— Ну да, недавно приехал, жены лишился,
человек поведения забубенного, и вдруг застрелился, и так скандально, что представить нельзя… оставил в своей записной книжке несколько слов, что он умирает в здравом рассудке и просит никого не
винить в его смерти. Этот деньги, говорят, имел. Вы как же изволите знать?
Таким образом, на этом поле пока и шла битва: обе соперницы как бы соперничали одна перед другой в деликатности и терпении, и князь в конце концов уже не знал, которой из них более удивляться, и, по обыкновению всех слабых, но нежных сердцем
людей, кончил тем, что начал страдать и
винить во всем одного себя.
Я и не знал никогда до этого времени, что князю уже было нечто известно об этом письме еще прежде; но, по обычаю всех слабых и робких
людей, он не поверил слуху и отмахивался от него из всех сил, чтобы остаться спокойным; мало того,
винил себя в неблагородстве своего легковерия.
Теперь кто пострадает от оспы, так уже виноват сам, а гораздо больше его близкие: а прежде было не то: некого было
винить, кроме гадкого поветрия или гадкого города, села, да разве еще того
человека, который, страдая оспою, прикоснулся к другому, а не заперся в карантин, пока выздоровеет.
Что тут
винить с натянутой регуловской точки зрения
человека, — надобно
винить грустную среду, в которой всякое благородное чувство передается, как контрабанда, под полой да затворивши двери; а сказал слово громко — так день целый и думаешь, скоро ли придет полиция…
Я испытал в эту минуту, насколько тягостнее всякий удар семейному
человеку, удар бьет не его одного, и он страдает за всех и невольно
винит себя за их страдания.
Добрые
люди винили меня за то, что я замешался очертя голову в политические движения и предоставил на волю божью будущность семьи, — может, оно и было не совсем осторожно; но если б, живши в Риме в 1848 году, я сидел дома и придумывал средства, как спасти свое именье, в то время как вспрянувшая Италия кипела пред моими окнами, тогда я, вероятно, не остался бы в чужих краях, а поехал бы в Петербург, снова вступил бы на службу, мог бы быть «вице-губернатором», за «оберпрокурорским столом» и говорил бы своему секретарю «ты», а своему министру «ваше высокопревосходительство!».
Нечего
винить этих
людей, хотя и не мешает остерегаться их: они сами не ведают, что творят.
Во всем этом я
виню не Николая Павловича, а его советников и точно не понимаю цели этих
людей.
Но все-таки нет никакого основания видеть в этих
людях виновников всей современной лжи, так же как нет основания
винить их и в заводе шутов и дураков, ибо и шуты, и дураки под различными знаменами фигурировали всегда и будут фигурировать до века.
«В смерти моей прошу никого не
винить. Умираю оттого, что заразилась, и еще оттого, что все
люди подлецы и что жить очень гадко. Как разделить мои вещи, об этом знает Тамара. Я ей сказала подробно».
Я не
виню начальства за то, что оно не всегда провидит в сердцах подобных
людей.
— Знаю, знаю! Порядочный
человек не сомневается в искренности клятвы, когда дает ее женщине, а потом изменит или охладеет, и сам не знает как. Это делается не с намерением, и тут никакой гнусности нет, некого
винить: природа вечно любить не позволила. И верующие в вечную и неизменную любовь делают то же самое, что и неверующие, только не замечают или не хотят сознаться; мы, дескать, выше этого, не
люди, а ангелы — глупость!
В Петербурге убили царя,
винят в этом дворян, а говорить про то запрещают. Базунова полицейский надзиратель ударил сильно в грудь, когда он о дворянах говорил, грозились в пожарную отвести, да
человек известный и стар. А Кукишева, лавочника, — который, стыдясь своей фамилии, Кекишевым называет себя, — его забрали, он первый крикнул. Убить пробовали царя много раз, всё не удавалось, в конец же первого числа застрелили бомбой. Понять это совсем нельзя».
— Мамаша, милая мамаша! — твердила она, целуя ее руки, — что же было делать? Я не виновата, я полюбила его, я не могла поступить иначе.
Вините судьбу: она меня свела с
человеком, который не нравится папеньке, который увозит меня от вас.
Не станем
винить его; подобные противуестественные добродетели, преднамеренные самозаклания вовсе не по натуре
человека и бывают большею частию только в воображении, а не на деле.
Убеждения ваши изменились, вы стали другим
человеком, и никто не
винит вас в этом — убеждения не всегда в нашей власти, но… но, Владимир Иваныч, бога ради, зачем вы неискренни? — продолжала она тихо, подходя ко мне.
— Таков уж
человек, да, может быть, его в этом даже нельзя слишком и
винить.
Счастье мое, конечно, что я в первое время, при таком моем ожесточенном состоянии, не бросилась прямо, как супруг мне предлагал, на шею какому-нибудь дрянному господину; а потом нас же, женщин, обыкновенно
винят, почему мы не полюбим хорошего
человека.
Светского
человека нечего
винить, что он не смыслит живописи; зато он смыслит в картах, знает толк в хорошем вине, в лошадях, — зачем знать больше барину?
Белесова. Ах, не
вините бедных женщин! Все их притворство по большей части не злой умысел; это простое, врожденное желание нравиться, это скорей малодушие, чем порок. Да и кого же они могут обмануть теперь, когда мужчины стали так умны? Только
людей глупых или аскетов. А вы искренни?
Все
люди друг друга
винят в своих незадачах, а ты — всю жизнь, все порядки.
Я встречал только
людей, которые всегда всё
винили, на всё жаловались, упорно отодвигая самих себя в сторону из ряда очевидностей, опровергавших их настойчивые доказательства личной непогрешимости, — они всегда сваливали свои неудачи на безмолвную судьбу, на злых
людей…
Коновалов судьбу не
винил, о
людях не говорил.
— Что? сама не знаю. Он хотел говорить со мной наедине. Мне казалось, что он всё еще не имел время, случая высказаться. Теперь он высказался! Послушайте: он, может быть, необыкновенный
человек, но он — глуп, право… Он двух слов сказать не умеет. Он — просто невежлив. Впрочем, я даже не очень его
виню… он мог подумать, что я ветреная, сумасшедшая девчонка. Я с ним почти никогда не говорила… Он, точно, возбуждал мое любопытство, но я воображала, что
человек, который заслуживает быть вашим другом…
— Отец Александр на другой же день приезжал после того к нашей госпоже и чуть не в ноги ей поклонился. «Матушка, говорит, Катерина Евграфовна, не погубите, вот что со мной случилось, и сколь ни прискорбно вашему сердцу я как пастырь церкви, прошу милости новобрачным: бог соединил,
человек не разлучает, молодые завтрашний день желают быть у вас». Генеральша наша на это ему только и сказала: «Вас, говорит, отец Александр, я не
виню, но как поступить мне с моей внукой, я уж это сама знаю».
Кто
винил агитаторов особого рода, а кто простых мошенников; но против последнего обвинения даже и в литературе возражали недоумением, что для чего бы-де мошенникам жечь бедняков, у которых и грабить-то нечего, тогда как кварталы богатых
людей остаются нетронутыми: для чего им жечь Толкучий, когда он искони служил для их сбыта единственным и незаменимым притоном?
— Всё это, что рассказывают, правда… — сказала она. — С актером уехала от мужа моя двоюродная сестра Соня. Конечно, это нехорошо… Каждый
человек должен терпеть то, что ему от судьбы положено, но я не осуждаю их и не
виню… Обстоятельства бывают иногда сильнее
человека!
А когда меня не понимают и не знают, какой ярлык прилепить к моему лбу, то
винят в этом не себя, а меня же и говорят: «Это странный
человек, странный!» Вам еще только двадцать лет, но вы уж стары и рассудительны, как ваш отец и дядя Жорж, и я нисколько бы не удивился, если бы вы пригласили меня лечить вас от подагры.
— Не говорите так! Вы — неблагодарный! Неблагодарный! В ней до сих пор живет такое влечение к вам… Другой бы на моем месте должен был радоваться тому, что он находит в вас к Серафиме Ефимовне; но мне за нее обидно. Она не посвятила меня в самые интимные перипетии своего романа с вами. С какой смелостью и с каким благородством она
винила себя! И конечно, для того, чтобы поднять на пьедестал вас, жестокий
человек!..
— Ну то-то ведь вот и все так у нас: всякий о себе, а до другого дела нет, — этак нельзя. Ткнуть
человека, да и действуй! Нет, ты дай мне силу, дай мне снасть, орудие, инструмент дай! Я вас не
виню и, выручая мужиков, так сказать, и себя выручаю, а из-за чего? Из эгоизма!
Ал. Н. Голицын, ни прочие благочестивые
люди их века, которых позднейшая критика
винила в недостатке так называемого «русского направления» и в поблажке мистической набожности на чужеземный лад, не были виноваты в том, что грубость их отталкивала от себя.